Ганс приставил к борту судна весла, с неожиданной быстротой забрался по ним и схватился за якорную цепь раньше, чем шлюпка успела отойти от яхты. Потом подтянулся на руках и точным движением перебросил свое грузное тело на палубу.
Весла упали в воду, но профессор Бернштейн не сделал попытки их выловить. Он неподвижно смотрел на двух людей, бесчувственно лежащих на дне шлюпки, но едва ли видел их.
Гулко прозвучали тяжелые шаги Ганса. Донесся хрюкающий звук неправильно работающего выхлопного клапана его противогаза.
На палубе было очень темно. Верхние огни были почему-то потушены. Странные звуки слышались из салона. Гигант обрушился на запертую дверь и вбежал в коридор, словно двери и не было.
Кают-компания была ярко освещена. На столе из редчайшего железного дерева в беспорядке громоздились колбасы, консервы, копченые окорока. В креслах и на полу сидели или валялись пьяные, горланящие люди. Они то и дело отдирали резину своих противогазов, чтобы засунуть под нее куски пищи. Все это походило на пьяную оргию, хотя не было видно ни одной бутылки.
Только два человека из всей компании не имели противогазов. Один из них был негр-кок. С налитыми кровью белками, едва стоя на ногах, прислуживал он буйным гулякам. Пинки и удары сыпались на него со всех сторон.
Другой человек без противогаза был боцман Вильямс. Он связанный лежал у двери, так что Ганс при первом же шаге споткнулся о его тело.
Никто из пирующих не заметил Ганса. Несколько секунд в немой ярости он наблюдал их, потом заревел так, что зазвенели хрусталики на люстре:
— Эй, вы!! Отродье свиней и сусликов!! Встать!!!
— Клянусь приливом, это корабельный бунт, мистер Шютте! Эти пираты опьянели и решили обожраться один раз за всю свою морскую жизнь! — отозвался связанный боцман.
Кое-кто поднялся, но большинство осталось лежать.
Вдруг здоровый рыжий детина прыгнул на Ганса. В тот же момент тело его отлетело в сторону, сбив с ног еще двух матросов, приготовившихся к нападению.
После этого нельзя было ничего разобрать. Все двадцать человек, кроме пяти-шести мертвецки пьяных, бросились на Ганса. Послышался хрип, стоны, звон и рычание…
Стол перевернулся. Рыжий схватил окорок и начал дубасить им Ганса по голове. После пятого удара Ганс почувствовал, что его бьют. Он вырвал окорок едва не вместе с рукой рыжего и стал действовать окороком, как дубиной.
Скоро уже не пять, а десять человек лежали на полу. Оставшиеся нападали с меньшим пылом и вскоре отступили.
Ганс, хрипло дыша, стоял посреди салона и продолжал размахивать окороком. Хобот его противогаза был оторван, в резине зияла дыра.
— Мистер Шютте, развяжите пару морских узлов, которыми стянуты мои руки! Тогда ноги я распутал бы сам, — попросил боцман.
— Хэлло, дядя Эд, мне не до этого! — сказал Ганс и увернулся от полетевшего в него кресла. Одновременно в голову ему попала тарелка, а в нос консервная банка. С противогаза стекало прованское масло.
С яростным ревом Ганс вырвал впившуюся в руку вилку и снова бросился на врагов. Он отломил от стола ножку и получил дубинку тяжелейшего железного дерева.
Когда еще трое были повергнуты наземь, бунтовщики сдались.
Ганс развязал Вильямса и приказал ему сходить за веревками. Вскоре боцман вернулся и с мрачным видом принялся связывать пленников.
Ганс наблюдал эту процедуру, опираясь на ножку стола и держа в руке окорок. Потом вместе с боцманом он растащил своих пленников по разным каютам.
Боцман зажег огни и вышел на палубу. Там стоял обеспокоенный Ганс. Как ни вглядывался он в полумрак бухты, шлюпки с профессором Бернштейном он не увидел. Ганс Шютте испугался не на шутку.
К нему подошел дядя Эд, протягивая новый противогаз:
— Пусть заставят меня провести на этом острове остаток жизни, если я когда-нибудь слышал о столь странном корабельном бунте! Хорошо еще, что нет на свете такого алкоголя, который бы на меня подействовал!
Ганс, смущённо улыбаясь, посмотрел на боцмана:
— Дядя Эд, я потерял своего ученого. Босс отвинтит мне мою старую голову!
— Как — потерялся профессор?
— Вместе со шлюпкой.
Прославленный летчик-испытатель Дмитрий Матросов попросил профессора Кленова принять его.
— Рад, голубчик, искренне рад вас видеть, — говорил Кленов, вводя Матросова в свой кабинет. — Восхищен вашим перелетом на паровом аэроплане с атомным реактором. Премного благодарен вам за любезное испытание радиостанции обратной волны. Усаживайтесь в кресло, рассказывайте… м-да… что привело вас ко мне?
Матросов оглядел скупо обставленный служебный кабинет ученого, недавно отведенный ему в институте, где работала Марина. Профессор руководил теперь ее исследованиями. Кленов тем временем изучал мужественное, чуть скуластое лицо своего посетителя. Старику нравилось атлетическое сложение летчика, его спокойные, но точные движения и внимательный, настороженный взгляд.
— Меня привела к вам, профессор, подготовка одного крупного полета.
— М-да… Опять полёта? Бесстрашные вы люди, летчики-испытатели. Летаете, осмелюсь так выразиться, за пределами допустимого. На скоростях выше возможных… с нагрузками на крыло, могущими повлечь за собой разрушение машины в воздухе… Неужели вам не хочется оставить свою специальность?
— Я в одиннадцати местах заштопан, профессор. И всякий раз, когда я лежал после очередной аварии…