Погода испортилась. Резко похолодало. Выпал снег.
За весь путь до Подкаменной Тунгуски ученые не сказали ни слова.
Шитик Бакова ждал его. Он решил отпустить тунгуса с оленями и продолжать путь по реке.
Лючеткан распрощался с русскими и уехал в свое стойбище.
— Садитесь на весла, — предложил профессор Кленову. — Это должно вас успокоить.
Не говоря ни слова, они сели в шитик и молчали до того самого момента, когда, почти достигнув противоположного берега, услышали за спиной один за другим два выстрела.
Оглянувшись, они заметили на берегу подпрыгивающую фигуру тунгуса, размахивающего двустволкой. Рядом с ним виднелся сохатый.
Ни минуты не колеблясь, повинуясь общему молчаливому решению, Баков и Кленов развернули шитик и стали грести обратно к берегу, где ждал тунгус.
Шитик с разбегу почти наполовину выскочил на камни.
— Баё, баё! — закричал тунгус. — Скорее, баё! Времени бирда хок. Совсем нету. Шаманша помирает. Велела тебя привести. Что-то говорить хочет.
Ученые понимающе посмотрели друг на Друга.
Баков когда-то слышал, что лоси бегают по восемьдесят верст в час. Но ощущать это самому, судорожно держась за нарты, чтобы не вылететь, видеть проносящиеся, слитые в мутную стену пожелтевшие лиственницы, щуриться от летящего в глаза снега… Нет! Ощущения этой необыкновенной гонки он не мог бы передать.
Тунгус неистовствовал. Он погонял сохатого диким криком и свистом. Комья мокрого снега били в лицо, словно началась пурга. От ураганного ветра прихватывало щеки, как в мороз.
Вот и стойбище. Кленов протирал запорошенные глаза, растерянно щурился.
Толпа тунгусов ждала прибывших. Навстречу им вышел старик Хурхангырь:
— Скорее, скорее, баё! Времени совсем бирда хок! — По щекам его одна за другой катились крупные слезы…
Оба ученых побежали к чуму. Женщины расступились перед ними.
В чуме было темно. Посередине на высоком ложе с трудом угадывалось чье-то огромное тело.
Баков схватил Кленова за руку. Он смутно видел, скорее мысленно рисовал незнакомые, по-своему красивые черты смолисто-черного лица, странные выпуклости надбровных дуг, строго сжатые губы, тонкий нос. Разглядеть все это было нельзя. Баков полез в карман за спичками. Но Кленов остановил его.
— Неужели умерла? — тихо спросил Баков.
Кленов наклонился, стал слушать сердце.
— Не бьется, — испуганно сказал он. Потом стал выслушивать снова. — У нее сердце… в правой стороне! — отпрянув, прошептал он.
— Я этому не удивляюсь, — сказал Баков и скрестил на груди руки.
Безмолвный, погруженный в свои мысли, стоял он над умирающей неведомой женщиной.
Вокруг толпились старухи. Одна из них подошла к Бакову:
— Баё, она уже не будет говорить. Помирать будет. Передать велела. Лететь на красную звезду будешь, обязательно с собой возьми Таимбу… И вот еще передать велела… для шитика твоего… — И старуха протянула Бакову небольшой предмет, с виду просто кусок металла.
Баков взял его и почувствовал, как руку потянуло книзу. Даже самородок золота не был бы таким тяжелым.
Старушка заплакала.
Ученые тихо вышли из чума. Они уже ничем не могли помочь умирающей.
— Ходи-ходи мало, тихо… Тут кустах лодка будет…
Баков едва слышал шепот проводника. Приходилось сжимать зубы, чтобы не застонать. Знакомая одуряющая боль шла от сердца, отдавалась в лопатках. Онемела левая рука. Только люди с больным сердцем знают, что зубная боль не самая мучительная. Но Баков не мог, не имел права стонать.
— Мало-мало тише, однако. Ходи змеей, пожалуйста.
Холодный пот выступил у Бакова на лбу. Теперь бы полежать здесь, в кустах. Может быть, отпустит, пройдет приступ… Но останавливаться нельзя. И Баков, кусая губы, полз.
Под крутым бережком у корейца была спрятана лодка. Он скользнул вниз. Баков лежал на спине и широко открытыми от боли глазами смотрел на черное небо, на котором не было видно ни одной звезды.
«Плохо с сердцем, — думал профессор. — Так много надобно сделать… Трансурановые!.. Холмстед будет потрясен. Хоть бы годик еще прожить».
Кэд обматывал тряпками весла. «Ему, по-видимому, не впервые переходить границу. Контрабанду, что ли, носит?.. Где его только достал Кленов? Бедняга Иван Алексеевич, волнуется, поди, сейчас».
Баков ощупал в кармане кусок завернутого им для предосторожности в свинец металла. Еще на заимке он сравнил вес куска с самородком золота, найденным им в тайге. Слиток сразу показался Бакову необыкновенно тяжелым, но результаты первого опыта превзошли все ожидания. Неведомый металл был не только тяжелее золота, но и тяжелее урана. Баков определил его атомный вес в 257. А ведь уран имеет всего лишь 238! Когда-то, еще в Петербурге, профессор Баков, анализируя открытие супругами Кюри радия, высказал предположение о существовании на Земле, если не теперь, то в прошлом, элементов тяжелее урана, «трансурановых», которые успели ныне распасться на более легкие элементы, как распадается радий, в конце концов превращаясь в свинец. Баков назвал в своей статье гипотетический элемент, самый тяжелый из трансурановых, радием-дельта.
И вот странный случай передал в руки ученого металл, который, несомненно, судя по весу, относился к трансурановым. Это и был предсказанный им радий-дельта!
Исследовать его, как можно скорее всесторонне исследовать! Сообщение о радии-дельта будет не менее сенсационным, чем открытие сверхпроводимости. Кстати, надо повторить опыт Камерлинг-Оннеса, посмотреть как будет влиять радий-дельта на сверхпроводимость. А главное, торопиться нужно, успеть, пока сердце…